Пробираясь по кромке миров

Татьяна Царёва,

Москва

Не от мира сего

Не от мира сего… Невозможно

Мне прибиться, как принято, к стае…

Приговор или блажь? Безнадёжность?

Или просто наивность святая?

Или бунт? Или злая гордыня?

Быть чужой, непохожей, далёкой?

Одиночество – словно пустыня.

Не от мира сего – одиноко….

Эта жизнь – как болезнь, как простуда,

Затянувшаяся в настоящем…

Не от мира сего? Так откуда

Я бреду и покой где обрящу?

Вновь в мерцающей утренней взвеси

Я по кромке миров пробираюсь,

Сохраняя с трудом равновесье,

Наконец-то теперь понимаю –

Не от мира сего – не проклятье,

Божий дар, испытанье на прочность.

Как чуть-чуть старомодное платье,

Как не в рифму попавшая строчка.

Юрий Ишков,

Великие Луки

Это Русь!

Славят в рощах птичьи трубадуры

Рай земли и яркий небосвод.

Здесь любая чёрствая натура

Может прослезиться от красот.

Это Русь! Великая бескрайность,

Глубь озёр и даль ржаных полей,

Тонких верб извечная печальность

И задор танцующих дождей.

Сказывают, бросила на счастье

В речку Богородица звезду,

Чтобы непременно возвращаться

К заводи по лунному мосту.

С той поры восходит на рассвете

Зорька в ниспадающих шелках,

Призрачен, божественен и светел

След её на белых облаках.

Вряд ли где-то так же зреют росы,

Льётся тишь и виснут над прудом

Чудные берёзовые косы,

Лиственным сияя серебром.

А в деревне важничают гуси,

Лают псы, враждуют петухи,

Чьих хозяев сроду не отпустят

От себя родные уголки.

Это Русь с грехом своим и верой,

Правдой дум и дверью на засов!

Только Русь помолится усердно

О врагах своих у образов!

И понять не смогут иноземцы,

Яблоневым запахом дыша,

Что такое божья искра в сердце,

Русский дух и русская душа.

Андрей Щербак-Жуков,

Москва

Мезозойская поэзия

Полюбил птеродактиль дактиль,

Стал стихи писать птеродактиль.

Слог ударный, и два – безударные;

Вновь удар, и опять – безударные парные.

Чувства глубокие, чувства забытые,

Звуки негромкие и первобытные.

Словно скрежещут скрещенья скрижальные,

Щёлк, и мурашки уже побежали, но…

Мало слогов в его строчках ли, много ли,

Вот только души читавших те строчки не трогали;

Не принимали стихи птеродактиля,

Лил птеродактиль слезу в ритме дактиля.

Ударный кап, два – безударные;

Вновь удар, и опять – безударные парные…

Ведь стихи те, хотя и записаны дактилем,

Но придуманы-то – птеродактилем.

Светлана Панина,

Екатеринбург

* * *

Вязы связаны пространством,

корни венчаны землёй,

потревоженным убранством,

тех, кто был, зовут домой.

Время вяжет занавески,

шлёт поклон из двери гвоздь,

сыплет памятью проросшей,

сток над бочкой прямо в горсть.

На воротах символ солнца,

за воротами шаги.

Если шедший обернётся

бесполезно, не беги.

На земле не сбыться встрече,

и в объятиях сквозишь.

Неизвестной частью речи

в небеса струится тишь.

И за ней летишь, летишь:

Отчий дом, над крышей – птица,

банька тени сторонится,

только Господу не спится.

Символ солнца – на дрова,

нов забор, новы ворота.

Смех чуть слышен и слова –

про тебя и про кого-то.

И собачий бывший лаз,

позарос за три недели.

И с гвоздями старый таз

загрустил под юбкой ели.

Банька распрямила грудь,

новенький венец – на славу.

Без разметки в небо – путь,

птицы величают Хаву.

Зреют лук, чеснок, салат,

август вяжет рукавицы.

Сеется сама горчица,

обживая старый сад.

Вязы связаны пространством,

корни венчаны землёй.

С неизменным постоянством

Тех, кто был, зовут домой.

Ольга Волгина,

Москва

* * *

Солнце

на моём рисунке

не гаснет

самой глухой ночью.

Тюльпаны

на моём рисунке

не осыпаются

круглый год.

Солдат

на моём рисунке

никогда не дотянется

рукой до оружия,

никого не убьёт

и не погибнет сам.

Всё оцепенело.

Всё так, как не бывает.

Я не умею рисовать.

Сергей Попов,

Воронеж

* * *

Штукатурка, протёртая ветром.

Отраженье июня в реке,

развороте её внутривенном

с каждым омутом накоротке.

Ближней отмелью, дальней корягой

стережётся её кровоток.

Переполнен тягучею влагой

сельской местности поздний глоток.

Цепенеют потухшие плавни,

наклоняя незрелый камыш.

Ундервудские кнопки и планки

пробивают окрестную тишь.

И неровным упорным пунктиром

над времянкой пульсирует речь,

над равниной, над сумрачным миром

не спеша полагая протечь.

Это в здешней пустой фонотеке

бьётся дятел в своём коробу.

А прикроешь разбухшие веки,

и мотив вылетает в трубу.

Остаётся лишь азбукой Морзе

перештопанный долгий закат

в остывающем к вечеру мозге,

где слоняются сны наугад.

По какой, непонятно, причине

запредельные точки-тире

провоцируют память о сыне

и отце на заросшем дворе,

в закромах одичавшего духа,

заселённых немою травой,

с небосводом, похожим на ухо,

над померкшей твоей головой.

Никита Брагин,

Москва

Дыхание яблок

Слов осенняя зрелость подобна дыханию яблок,

что вот-вот опадут и насытят сырую землицу –

дай ещё повторю, и отчалит летучий кораблик,

и к заморским краям полетят беспокойные птицы.

Мне же здесь оставаться хранителем горького сока,

заточённого в памяти, в тёмных подземных пластах,

в самородной мечте, и в тоске, словно полночь, высокой,

в огнецветных кристаллах и ветхих поклонных крестах.

Это твердь и огонь обращаются кровью и плотью,

зреют правдой запретной, горючей слезой набегают,

то вот-вот обовьются упругой и жалящей плетью,

то вот-вот задрожит стебелька сердцевина нагая…

Это вечная музыка вышла на свет из темницы

и щебечущей птичкой сидит у тебя на руке…

Вулканический пепел смахни с пожелтевшей страницы

и святые слова прочитай на своём языке.

 Полосу подготовил Владимир Смирнов, член Союза писателей России